Белорусский Столыпин
В Ватикан доставлены из Минска документы, дающие возможность канонизировать Эдварда Войниловича как блаженного
«Столыпин? А кто это такой?»
В течение семи лет на общественных началах я был заместителем председателя топонимической комиссии Минского горисполкома. Руководили ею заместители председателя Мингорисполкома. Они менялись, приходили и уходили, я же оставался, готовил к каждому заседанию решения самых запутанных вопросов. И был доволен: глубже постигалась история Минска. Мы подготовили проект возвращения 22 улицам исторического центра нашей столицы (“Верхнего города”) их первоначальных названий. Давались наименования в новых микрорайонах. Особенно, как мне кажется, это удалось в Лошице, где сегодня в названиях улиц увековечена память не только активных хозяев местной усадьбы Прушинских, но и нескольких полузабытых деятелей белорусской культуры ХІХ века, наших знаменитых соотечественников за рубежом.
И вот на одном из заседаний мы должны были прореагировать на письмо с предложением переименовать улицу имени Берсона около так называемого «красного костела» в улицу имени Войниловича.
— А кто таков, этот Вайнилович? – шепнул мне на ухо сосед по столу, именитый историк, повторяю: историк. – Что-то я ничего не читывал про такого.
— Это один из землевладельцев Минщины средней руки. На свои деньги в начале ХХ века построил костел во имя святых Симеона и Елены.
— Значит, имел денежки… Замаливал ими свои помещичьи грешки...
— Совсем не так. Судя по его мемуарам «Воспоминания 1847 – 1928. Часть первая», изданным в 1931 году в Вильно, являлся он истинно верующим человеком. Костел же назвал в память о своих рано умерших детях.
— Мало ли, что кто-то построил святыню на поте и крови своих крепостных…
— Но у Войниловичей тогда, на грани XIX и ХХ веков, не было «прыгонных». А работавшим в имении крестьянам из Савич и соседних с Савичами деревень, сегодня это Копыльский район, платили адекватные деньги. Потом Войнилович – это не только землевладелец. Он еще и преданный патриот своего родного края, реформатор экономики, известный общественный деятель. Это он создал Минское общество сельского хозяйства, возглавлял его несколько десятилетий. По существу, он являлся первым аграрным министром Минского края, Минской и, шире, белорусско-литовских губерний. Уже при жизни его называли белорусским Столыпиным.
— Берсона жалко… Нарком все-таки!
— А что, если говорить конкретно, успел он сделать? Сын варшавского банкира, он всего четыре месяца поработал в белорусском, а потом в белорусско-литовском правительстве. Правда, как нарком госконтроля, а до этого редактировал две польские коммунистические газеты… Возможно, прибыл он в Минск не только на романтической волне, а по убеждению, на родину своих «литвакских» предков… Но это еще надо исследовать, доказать…
В тот день члены топонимической комиссии проголосовали (при одном воздержавшимся) за переименование улицы. То же дружно повторили депутаты Минского горсовета. Но подали голос «берсоновцы», написали куда-то (для меня сие неизвестно) письмо – и решение мингорсовета было отменено. Начала ставиться под сомнение целесообразность назвать именем реформатора даже маленькую площадку перед костелом.
Так кто же он такой, этот по-разному воспринимаемый Эдвард Войнилович?
Корни
Герой данной статьи – коренной белорусский шляхтич, сродненный со слуцкими князьями Олельковичами, несвижскими Радзивиллами, грушевскими Рейтанами и минскими Ваньковичами. Его близкими родичами являются композитор Станислав Монюшко и художник Валентий Ванькович. Родился он 19 октября 1847 года в имении Слепянка около Минска (а теперь это место в черте города), которое тогда принадлежало Ваньковичам Родители, Адам и Анна из Ваньковичей, сегодняшнего кандидата в Слуги Божии Эдварда жили тогда в Савичах, но его мать, как тогда было заведено, отправилась перед родами к своим предкам – Эдварду и Михалине из Монюшков Ваньковичам. Крестным отцом младенца дал согласие стать предводитель дворянства Минской губернии, командор Мальтийского ордена Леон Ошторп, собственник Прилук и Дукоры.
В Савичах сохранялся богатый и хорошо упорядоченный архив рода Войниловичей. Из его документов, описанных в «Воспоминаниях», видно, что «протопластом» (зачинателем) рода являлся некто Вайнила, а его сыном – Стэцка. Первый документ савичевского архива был подписан только 1 мая 1559 года Семеном Стетковичем Войниловичем. Как и его родственники, говорится в «Воспоминаниях», он был сначала православным, исповедовал «восточный обряд», о чем свидетельствовали «восточные кресты на молитвенниках, изображенных на портретах прабабушек (…), к примеру, Анны из Тельшевских, в первом браке Трипольской, втором – Войнилович, третьем – Рейтан, а также имена, присвоенные при святом крещении; сынами Семена были: Борис, Богдан, Змайло (!), внуки: Мельхиор, Григорий, Иван; потом (представители рода) уже были должны подчиниться латинскому обряду, и с XVII столетия пошли Людовики, Кшиштофы и т.д. Через эти фазы проходили все русинские роды, поэтому исключения и здесь не было».
Характеризуя савичевский архив, следует еще добавить, что в нем хранилась и рукописная памятная книжка полковника Габриеля Войниловича, в хоругви которого служил герой трилогии Генрика Сенкевича «Пан Володыевский». Знаменитый польский прозаик одалживал рукопись на несколько лет и, кажется, вернул ее. Данный факт свидетельствует о том, что нашему поколению историков следует начать поиски савичевского архива, в котором нас может ждать множество ценных находок.
Да и не только архив надо искать. В Савичах имелась библиотека в пять тысяч редких книг, находился богатый музей. В предисловии к «Воспоминаниям» говорится, что в имении хранилось «культурное наследие, заботливо собиравшееся семьей Войниловичей начиная с ХVII столетия. Между другими (экспонатами) там находилось много дорогих произведений музейного искусства – красивые гданьские шкафы, коробы и шкатулки разного вида, собрание ценных семейных портретов». 19-22 февраля 1918 года это богатство подверглось грабежу фронтовыми дезертирами (Э.Войнилович в это время был вынужден прятаться сначала в лесу, а потом в соседнем имении). Но, кажется мне, не все было унесено мародерами, а если и унесено, то затем продано в музеи, возможно, и московские. Продуманные поиски необходимы и здесь.
Сознательный белорус
В названных “Воспоминаниях”, пожалуй, впервые в дворянско-шляхетской мемуарной литературе, автор считает себя белорусом: “Не место здесь писать о заслугах моего рода: кого это интересует, узнает о них из исторических книг, гербовников и геральдических монографий или прочитает в старых воспоминаниях Паска, энциклопедиях и т. п. Род мой на мне завершится. Известно только всем, что на наследии нашем не довлеет ничья человесческая обида, ни одна человеческая слезинка (запомним эту фразу! – А.М.). Для точности, однако, должен я отметить, что это был род местный, белорусский (подчеркнуто мною. – А.М.)”.
Подобные утверждения встречаются и далее. Процитирую вот эти еще более категорические слова: Роман Дмовский (польский общественный и государственный деятель) утверждал, что тогда считалось, будто “край является таким, каким считает себя его интелигенция”; “в западном крае интелигенция была (внешне. –А.М.) польской, поэтому Польша предъявляла права на на этот край, укрепленные несколькими столетиями совместного государственного существования; теперь мир демократизировался(подчеркнуто мною. – А.М.): край является таким, каковым является его народ; народ же в западном крае не является польским, поэтому в мемориале (документе о возрожднии Польши после трех разделов. –А.М.) не должно быть и такой речи”.
И еще один весомый абзац и начало второго со страницы 210: “Значительная часть польских землевладельцев в Беларуси, включающей часть Виленской губернии и в целости Минскую, Могилевскую и Витебскую, составляют коренные жители, шляхта местного происхождения, ранее верующая по восточному обряду, однако в целом в XVII веке уже католическая и ополяченная. Чувствовала она общность крови с местным народом, притом знала его язык, быт и отнюдь не стремилась его ополячить, однако, наоборот: сочувствовала проявляющимся уже во 2-й половине ХIХ в. в еще, правда, очень слабых, но существенных национальных устремлениях, которых первыми пионерами были польские землевладельцы, такие, как Чечот, Зан, Сырокомля, Дунин-Марцинкевич и многие другие; у последнего наиболее известное драматическое произведение «Гапон» (на самом деле «Идиллия».—А.М.) увидело даже свет театральных прожекторов в Минске во время шляхетских выборов.
Владея белорусским языком одинаково хорошо, как и польским, и постоянно употребляя его во взаимоотношениях с сельскохозяйственными работниками в своем имении, уже десятилетия нахожусь я в постоянном контакте со всеми проявлениями белорусского движения, прежде всего в Минске, где я встречался с Луцкевичем (скорее всего, Иваном. – А.М.) и Костровицким (Карусем Каганцом. – А.М.), затем в Вильно и Петрограде (с Ивановским, Шипиллой и т. д.)».
Некоторые процитированные выше фразы звучат так, будто бы они были написаны сегодня.
Эрудит, хозяйственник
Эдвард Войнилович был всесторонне образованным человеком. Он закончил с медалью Слуцкую кальвинскую гимназию, считавшуюся «одной из самых лучших в крае». В 1865 году поступил, имея всего 17 лет, без экзаменов в петербургский Технологический институт, где он, участвуя в студенческих «сходках», научился «всех людей считать равными себе – как перед законом, так и перед Богом». Живя очень скромно (отец как раз собирал деньги на приданное для четырех дочерей), он все же, экономя, удосуживался «раз или два раза в месяц послушать итальянскую оперу или пойти в Михайловский театр на французский спектакль». Завязались знакомства с влиятельными земляками, чиновниками (фамилии перечисляются).
Про свою учебу в Петербурге автор «Воспоминаний» пишет так: «Моя работа в институте была очень напряженной, ибо кроме лекций, которые читались лучшими научными силами столицы, например, профессорами Менделеевым, будущим министром финансов Вышнеградским и другими, у нас проводились обязательные практические занятия: химики в лабораториях, а механики, к которым и я причислялся, в столярной, кузнечной, литейной мастерских, существующих при самом нашем заведении, причем частыми были посещения под руководством профессоров самых значительных фабрик в столице и в Кронштадте». Автор жил на квартире у госпожи Новицкой, жены брата минского каноника. Там, продолжает Э. Войнилович, часто собирались земляки. Вместе они пели «различные патриотические гимны и известные студенческие песни», отправлялись каналами на лодках на Неву. «Естественно во время таких собраний в обсуждениях и дискуссиях мы сдвигали из оснований мир старый и переставляли развитие человечества на новые рельсы».
После окончания на отлично учебы в 1869 году Э.Войнилович был распределен на Путиловский завод с месячным жалованием в 50 рублей и бесплатным жильем. Но отец выпускника настоял на том, чтобы сын продолжил образование в Западной Европе. Поэтому юноша отправился простым рабочим на практику в Ганновер (Германия), на широко тогда известный завод паровозов доктора Штроусберга. Это предприятие, говорится в «Воспоминаниях», поставляло продукцию преимущественно для железных дорог в Румынии. «Одетый в голубую куртку, точно придерживавшийся фабричного гудка, от 6 утра до 6 вечера, с коротким обеденным перерывом» автор набирался опыта до осени 1870 года.
После учебы Эдвард Войнилович отправился на работу в Бельгию, стал водить изученные уже паровозы из Брюсселя в Аквизгран. А спустя некоторое время с помощью российского посла устроился на границе с Голландией на завод, где эти паровозы ремонтировались. Но тут пришла команда из Савичей: пора возвращаться домой, чтобы (снова цитирую «Воспоминания») «продолжить трудовой путь предков, это значит — работать на полях и служить своему краю по месту рождения».
Побывав в Савичах на свадьбе своей сестры, Эдвард навестил в соседнем Пузове своего дядю Люциана. Тот, не имея наследника по мужской линии, завещал племяннику свое имение с несколькими условиями — прежде всего, поехать вместе, через Вену и Инсбрук, «на курацию» в Италию. Там путешественнику удалось «получить специальную аудиенцию» у папы Пия IX и «выслушать его мессу в Сикстинской часовне».
Перед отъездом из Рима белорусского пилигрима уговорили пойти попить воды из фонтана «Треви», что «будто бы должно было обеспечить повторное возвращение в вечный город». Спустя 50 лет Эдвард Войнилович сетовал, что на осуществление такой мечты уже нет ни сил, ни средств. Что ж, сегодня можно сказать, что эта мечта осуществима, только в другом воплощении.
Однако вернемся в начало 70-х годов позапрошлого столетия. После пребывания в Риме потенциальный владелец Пузова выполнил и второе требование дяди – приобрести экономические и сельскохозяйственные знания. Переехав в Париж, он стал усиленно изучать политэкономию в Сорбонне и Коллеж де Франс, где когда-то преподавал Адам Мицкевич. Затем перебрался в Прушковскую сельскохозяйственную академию, расположенную в Силезии, был там единственным слушателем, уже имевшим высшее образование. Наконец, успешно, с почетным дипломом окончив академию, прошел производственную практику в хозяйстве «Мохель» около Быдгощи в тогдашней Пруссии, где администратором был опытный агроном Гёльднер. Там пришлось руководить одним из фольварков: вставать в пять часов утра и объезжать в течение дня просторные владения. Автор «Воспоминаний» быстро нашел общий язык с крестьянами, говорящими по-польски, и пришел к выводу, что их изнурительный труд, начинавшийся в четыре часа утра, не является более производительным, «чем в Беларуси, где рабочий день наемников начинался около 8 часов утра».
После «переподготовки» во Франции и Пруссии Эдвард Войнилович почувствовал себя готовым к серьезным свершениям на родине.
Организатор, реформатор
22 декабря скончался Адам Войнилович. Сначала он был похоронен в подземельях костела в соседних Тимковичах. Но потом сын Эдвард добился разрешения, чтобы его перезахоронить в древнем кургане, находившемся рядом с Савичами.
Началось повседневное хозяйствование, помощь соседям в разрешении споров, затем пришлось руководить примирительным судом Слуцкого уезда. В 1878 году Эдвард Войнилович позволил себе съездить на знаменитую Парижскую выставку и даже подняться над ней на воздушном шаре, а в 1882 году был заключен брак уже зрелого хозяина с соседкой Олимпией Узловской.
С 1876 года начинает действовать основное детище Эдварда Войниловича – Минское общество сельского хозяйства. Сначала им правили царские чиновники. Но постепенно власть переходила в руки местных землевладельцев, на заседаниях стал звучать «местный говор». С 1888 года формально председателем общества считался минский губернатор князь М. Трубецкой, но фактически, а затем и юридически им являлся его заместитель Эдвард Войнилович. При нем общество преобразилось в «огнище» всей экономической и даже культурной жизни края, обрастало новыми структурами. А это и кредитный банк в Клецке, и система надежного страхования, и товарные склады в Минске, и своя торговая система почти монопольных поставок зерна для царской армии.
Постепенно общество обрастало новыми квалифицированными силами. Прежде всего, это голова Минской городской думы граф Карл Чапский, давший городу первую электростанцию, стоявшую еще недавно у цирка, телефоны, конку и многое другое, затем Роман Скирмунт из Пинщины, также считавший себя белорусом, директор Государственного банка в Минске россиянин Александр Беляев. Юзефа Тугановская из имения, воспетого Мицкевичем, на Новогрудчине, завещала обществу Тугановичи. За опытом в Минск приезжали гости из Вильно, Варшавы, Витебска, Люблина. И даже сам ковенский губернатор, будущий глава российского правительства Петр Столыпин приезжал подучиться у Войниловича финансовым делам в Минск да назвал за обедом хозяина «минским Бисмаркоь». Впоследствии обоих реформаторов связали тесная дружба и — соперничество.
Одним из самых важных, торжественных и шумных событий в деятельности общества стала Минская выставка 1901 года, посвященная 25-летию объединения, насчитывающего уже больше семисот членов. Кроме Войниловича и губернатора награды лучшим хозяйственникам раздавали несвижский ординат князь Антоний Радзивилл и известный полесский мелиоратор генерал Жилинский. Потом, естественно, был торжественный обед с присутствием многочисленных гостей и шумный бал. Хотя на проведение выставки были затрачены немалые суммы, все же принесла она организаторам вместо дефицита несколько тысяч рублей прибыли.
Как видно из «Воспоминаний», Минской выставке была посвящена польская брошюра Болеслава Грабовского. Однако мне не удалось найти это, очевидно, очень редкое издание. Может, кто из читателей газеты «СБ. Беларусь сегодня» знает следы его местонахождения?
Политик, мыслитель
Минское общество сельского хозяйства явилось для Эдварда Войниловича своеобразным трамплином для подъема в 1906 году на более высокую ступень – в Государственный совет Российской империи, где он представлял сначала только Минскую губернию, а потом был избран «депутатом от Литвы и Руси». Как таковой часто вел полемики с представителями «польской Короны» и российских высокопоставленных сановников. Приобрел новых сторонников и друзей, среди которых выделялся Петр Столыпин. Последнему стоит посвятить больше внимания.
Как уже говорилось, с великим русским реформатором Войнилович познакомился еще в Минске. Первая петербургская встреча ограничилась рукопожатием, вторая – несколькими фразами. Зато третья, состоявшаяся в ложе Таврического дворца, началась с обращенной к Войниловичу фразы: «Итак, входя, перекрестимся и подадим себе руки ради совместной работы».
Далее, характеризируя своих «наиболее выдающихся коллег-россиян», наш соотечественник дает своему соратнику Петру Аркадьевичу Столыпину, уже премьер-министру, более подробную характеристику: «Безусловно, это незаурядная личность, все время идущая путем своих четко определенных убеждений, не обращающая внимания на условия, среди которых этот путь следует пробивать, и устраняющая без сомнений все то, что ей на этом пути препятствовало. Неумолимый националист, возвысивший и ожививший власть, которую уже хулили прямо на улицах, и которая употребила, очевидно, в последний раз, бюрократические пережитки как двигатель в государственной работе. Осмелился замахнуться на общинность русской деревни проведением хуторизации. А в укрупнении крестьянских наделов увидел решение главных аграрных заболеваний. Если бы не любимое и все время повторяемое убеждение «сначала порядок, а потом реформы», может, исполнил бы он свою миссию, может, его жизнь не закончилась бы так трагически».
Войнилович внимательно присматривался к деталям биографии убитого в Киеве реформатора. Об этом свидетельствуют такие строки его воспоминаний: «Свою чиновничью карьеру Столыпин начал с предводительства дворянства, сначала уездного, а потом губернского, номинированного, естественно, на Ковенщине, где ему принадлежали большие владения. Потом стал гродненским губернатором, затем, в тяжелых уже условиях волнений голодного народа, губернатором саратовским, откуда, шагая ускоренными шагами после отставки графа Витте и короткого правления уже беспомощного Горемыкина, вознесся на премьерский пьедестал».
Оказывается, Войнилович навещал Столыпина, осуществляя его желания, даже на его «министерской даче», расположенной на Аптекарском острове. Премьер уговаривал его занять пост «вице-министра сельского хозяйства», подчеркивая, что его кандидатура рассматривалась и была апробирована в Царском Селе, что «ради пользы дела он должен пожертвовать своими временем и способностями». На это Войнилович ответил, что он “никогда не служил, поэтому не обладает никаким бюрократическим опытом; что он не был даже «столоначальником», а из него хотят сделать министра».
Наконец, следует сказать, что Столыпин спокойно реагировал на аргументированную критику Войниловича. Отвечая на нее в перерыве заседания, крепко пожал критикующему руку и ответил: «То, что вы мне говорили, хотя оно против меня направлено, было настолько справедливо и так спокойно сказано, что я не мог протестовать».
Пример самокритики, достойный подражания.
В связи с началом сто лет тому Первой мировой войны (императрица назвала ее Великой европейской войной и предложила эти слова повторить на кладбищенской часовне в Минске) вернулся на родину, где оказывал значительную помощь беженцам и другим жертвам войны. Ему помогали члены Минского общества сельского хозяйства, савичевские крестьяне, имевшие к нему «огромное доверие». Ибо, говорится в предисловии к «Воспоминаниям», его отношение к селянам «всегда являлось насквозь патриархальным, отцовским. Смотрел на них как на соседей, помогал им, заботился о них, понимал их нужды, интересовался их жизнью, любил с ними разговаривать»
Однако в связи с мародерским погромом 1918 года и приближением линии фронта Э.Войнилович вынужден был выехать из Савичей сначала в Несвиж, а потом в Варшаву. Там пытался сплотить вокруг себя земляков, повлиять на заключение Рижского договора, разделившего белорусские земли на две части. Трижды пробовал он перебраться через кордон на родину, но не удалось. Под его председательством 29 апреля 1921 года в Варшаве состоялось последнее заседание Минского общества сельского хозяйства. Потом пошли серые будни. В бездействии старик-эмигрант чувствовал себя неуютно. Собирал в вырезках газетные статьи о Беларуси, которые высоко ценил. В конце концов, переехал из польской столицы в Быдгощ, очевидно, к друзьям по «аграрной практике» в молодые годы. Там, утверждает польский историк Януш Ивашкевич, «снискал огромнейшее уважение. Стал патриархом многочисленного осевшего там «кресового» землячества. О почтении, которым был окружен, свидетельствовали толпы, сопровождавшие одноконную повозку с обыкновенным его гробом из сосны. Ибо такого самого скромного захоронения требовал для себя в завещании сам Умерший»
Высокая моральность
Если уж речь зашла о заслугах и достоинствах Эдварда Войниловича, должен я также предусмотреть, что у скептиков может возникнуть вопрос: а насколько он, довольно богатый и светский, к тому же имевший власть, достоин возможной канонизации?! Насколько высокоморальный, богобоязненный образ жизни он вел?!
Лаконичным ответом могут здесь служить строки, подписанные Комитетом почтения памяти с(вятой) п(амяти) Эдварда Войниловича»:
Любил он землю родную превыше всего,
Всю свою жизнь ей посвятил,
Жил правдой, любовью и верой,
Строил и сражался за Польшу Ягеллонов.
Здесь, очевидно, не будет нескромностью вспомнить, что в газете «СБ. Беларусь сегодня» я неоднократно, например, в цикле статей о Великом Княжестве Литовском, писал, что «Польша Ягеллонов» являлась унией двух государств – «Польской Короны» и ВКЛ, добровольного объединения двух соседних народов.
Вслед уместно будет процитировать слова из некролога польского общественного деятеля Яна Лютославского: был он «факелом, светившим особенным светом моральным».
Но самым вескими здесь аргументами могут служить жизнь и повседневная деятельность Эдварда Войнилоича, строительство им храма на нынешней площади Независимости. Выборы и места, и имени, и стиля не были случайными. Дело в том, что в Минске, где до 1863 года было несколько католических святынь, после восстания остался лишь один кафедральный костел на Соборной (ныне Свободы) площади. Город разрастался, особенно в сторону Брестского вокзала, количество верующих увеличивалась, в святыне они не умещались, а зимой мерзли у храма. Поэтому для места был выбран пустырь у развилки Койдановского и Игуменского трактов. В городе был уже избран строительный комитет под руководством Михаила Воловича. Но у него не было ни разрешения царских властей, ни средств.
И тут в действие вступил Эдвард Войнилович. «В результате ударов, свалившихся на меня по воле Всевышнего, -- записал он в «Воспоминаниях», -- решил я свершить умоляющее пожертвование: построить святыню под именами патронов моих умерших детей, святых Симеона и Елены, выбрал для этого Минск как место, куда я вложил наибольшую часть своего общественного труда и где возведение второй святыни являлось делом наиболее срочным. Притом мне хотелось, чтобы в Минске возвышалась святыня, имеющая определенное отличие на фоне разноцветных куполов более новых формаций».
19 мая 1905 года было разрешено начать строительство на стыке улиц Захарьевской и Трубно. Начался выбор возможных образцов и «архитектурных концепций». «Не хотел я, -- говорится в «Воспоминаниях», останавливаться на готическом стиле, во-первых, слишком политизированном затеянными тогда стройками католических святынь в России, во-вторых, слишком отличающимся от православных святынь, существующих в нашем крае и затем будто подчеркивающих расхождения в верованиях общественных классов, ибо преимущественная часть крестьянства являлась православной, а владельцы землей оставались католиками. И поэтому я выбрал романский стиль, расцвет которого пришелся на эпоху, когда восточная церковь оставалась в единстве с Римом».
Прочитав приведенные выше строки о том, насколько предполагаемый сегодня Слуга Божий (блаженный) был деликатен, не желая католическо-православного противопоставления, стремясь к общехристианскому единству. Впрочем, только недостаток места не дает мне возможности процитировать высказывания Эдварда Войниловича, где он защищает права иудеев-евреев и мусульман-татар. И это было проявлением традиционной, со времен ВКЛ религиозно-этнической и культурной толерантности, равенства всех народностей белорусских земель.
Так как же увековечить память?
По просьбе минских католиков и с соблюдением всех юридических требований 11 июня 2006 года прах Эдварда Войниловича был перевезен из Польши в Беларусь и торжественно перезахоронен слева от главного входа в костел святых Симеона и Елены. Не забыта память о преобразователе и в Быдгощи: 29 февраля 2012 года Совет этого города присвоил его имя скверу, находящемуся (тоже символично!) на перекрестке улиц Ходкевича и Огинского.
А как же быть с памятью о «белорусском Столыпине» на его родине, в Минске? Ведь до сих пор нет даже мемориальных досок ни там, где он родился, ни там, где он находился, возглавляя Минское общество сельского хозяйства. Я далек от мысли, что опять надо возвращаться к переименованию улицы Берсона: все-таки он, как и армянин по происхождению Мясников-Мясникян, связан с Беларусью, а ее историю, хороша она или не очень, не надо ни улучшать, ни ухудшать. Но есть в нашей столице улицы, названные именами деятелей, связанных с Минском разве что их кратким пребыванием в городе, есть улица Советская, непосредственно примыкающая к площади Независимости и тем самым вызывающая у зарубежных гостей нашей столицы (сам дважды слышал и видел) либо удивление, либо насмешливую улыбку.
У Великого Реформатора и Гуманиста мы обязаны прежде всего учиться. А одновременно и почитать его память.
Адам Мальдис,
Доктор филологических наук, профессор
Меткі: Эдвард Вайніловіч, Гісторыя